Про шапочку

Есть хороший анекдот про то, как мужчина спас тонущего мальчика, рискуя жизнью. И мама мальчика нашла героя. И требовательно спросила, где мальчикова шапочка? Я про эту шапочку часто слышу. В ситуациях, когда надо встать на колени и возблагодарить Господа Бога. И спасителей. Но все мысли – о шапочке.

У одной женщины дочь тяжело заболела. Тяжелой болезнью. Не хочу даже писать. И врачи посоветовали готовиться к худшему, но все равно проводили лечение – хорошие врачи. Хотя была уже такая стадия, что лечение бесполезно почти.

И прошло три года, и я снова встретила женщину.
И боялась спросить, но она сама стала рассказывать, что все очень, очень плохо. Просто ужасно. За что ей такая ужасная жизнь и тяжелые испытания?

Например, у дочери на работе плохой начальник. И мешает ей занять более высокое положение, а уходить не хочется – зарплата очень хорошая и всякие бонусы. Западня, одним словом.
И внук часто болеет – у него сопельки.
И муж дочери невежливый, можно сказать, грубиян.
И машину взяли в кредит, “БМВ”, так теперь кредит надо платить.
Страшная жизнь.

То есть, говорю, дочь выздоровела! Миллион ура! Какое чудо, какое счастье – она выздоровела! Я так на это надеялась, так поддерживала при встрече, но даже я к чудесам отношусь осторожно и на них не надеюсь – на то оно и чудо. Гарантий нет.

Женщина удивилась моему энтузиазму и продолжила рассказ о мытарствах и страданиях. Еще ведь ипотека. Дочь ведь замуж вышла, ребенка родила, пришлось брать ипотеку на трехкомнатную квартиру.

И даже женщина чуть не заплакала, рассказывая грустную историю. А я боязливо думала про гром небесный, чтобы он не раздался вдалеке глухими грозовыми раскатами…

Анна Валентиновна Кирьянова

Спасибо за любовь!

В тот день отец Евгений отпевал двенадцатилетнюю Любу. На вид ей можно было дать лет восемь, не больше. Личика маленькой и хрупкой девочки почти не было видно среди моря ромашек – она их очень любила при жизни. А рядом с ней в гробике лежал старый и потрёпанный плюшевый мишка…

Отцу Евгению уже не раз приходилось отпевать детей. Всегда это было очень тяжело. И он с трудом подбирал слова, пытаясь утешить родителей.

Но сейчас ему было как никогда больно. Невыносимо. Отец Евгений отпевал свою самую любимую прихожанку.

Борясь с подступающим к горлу комом, он с трудом пел: «Со святыми упокой». И держался лишь потому, что знал: Любочкина душа сейчас правда Там. Со святыми, с ангелами, с Богом.

***

Эта семья появилась на приходе четыре года назад. Илья, Марина и их трое детей: маленькие близнецы Паша и Петя и восьмилетняя Люба.

На старшую девочку все сразу обратили внимание. Даже не потому, что она заметно хромала, а лицо её портила заячья губа. Она вела себя не как другие дети. Любу совершенно не интересовала шумная ребятня, которая устраивала на подворье какие-то игры. Она не пыталась с ними познакомиться и даже как-то сторонилась. Зато она постоянно возилась со своими братишками и внимательно следила, чтобы никто из детей их не обидел. А если это случалось, испуганно закрывала собой малышей и тихо говорила:

– Пожалуйста, не надо.

Еще она часто подходила к родителям, брала за руку то одного, то другого, прижималась и заглядывала в глаза. Как бы спрашивая: «Вы меня любите?» А те с ласковой улыбкой гладили её по голове.

Позже отец Евгений узнает, что совсем недавно Илья и Марина взяли Любочку из детского дома.

Пете с Пашей тогда было девять месяцев.

***

Родную мать Любы Нину лишили родительских прав.

Когда-то она была дворничихой-алкоголичкой. А потом её выгнали с работы, и она стала просто алкоголичкой.

В её грязной, пропахшей табаком и дешёвой водкой однокомнатной квартире постоянно пребывали какие-то мужики и стоял пряный угар. И Нина даже не помнила, от кого из них она однажды забеременела.

Хотела делать аборт, но кто-то из собутыльников сказал, что за детей «много платят» и на пособия можно прекрасно жить.

Всю беременность Нина вела свой привычный образ жизни. И даже не задумывалась, что теперь она не одна.

– Моя мать чего только ни делала. А я вон здоровая как лошадь, – гордо говорила она.

Девочка родилась раньше срока. Крохотная и синяя. Одна ножка у неё была короче другой. Голова, болтающаяся на шейке-ниточке, казалась огромной по сравнению с тощим болезненным тельцем. А её маленькое сморщенное личико было изуродовано заячьей губой.

– Фу, какая страшная, – с отвращением сказала Нина и отвернулась от дочки.

Ей было противно брать малышку на руки, и кормила она ее только потому, что мечтала поскорее выписаться, получить «хорошие деньги» и напиться.

***

У Нины была старенькая одинокая сердобольная соседка, бабушка Вера.

Зная, что та должна родить, она купила на свою крохотную пенсию подержанную кроватку с подушечкой и одеялом, видавшую виды коляску и из своего постельного белья нашила пелёнок.

Будущая мать всем этим мало интересовалась. Бабушка попросила в своём храме у прихожан ненужную детскую одежду и памперсы. Там же она потом ее и крестит.

– Назови её Любовью, – говорила бабушка Вера Нинке. – Будут у нас с ней именины в один день.

– Да какая она Любовь, с такой рожей, – ухмылялась та.

Но согласилась. Просто потому, что ей было все равно.

Поняв, что «хорошие деньги» за ребёнка – это копейки, мать, казалось, вообще возненавидела дочь.

– И зачем я тебя, уродину, только родила, – кричала она со злого похмелья. – Людям показать стыдно.

Она била её по лицу, когда кроха плакала и просила есть.

Та не понимала, почему? Где же её мамочка, которая ей так нужна? Которая должна прийти и спасти? И плакала еще сильнее. Пока ей не сунут грязную бутылку с дешевым питанием.

Люба могла часами лежать в мокрых пелёнках и никто не обращал на это внимания – ни Нинка, ни её вечные гости. И в конце концов, утомленная своим же криком, засыпала.

Со временем она вообще научилась не плакать. А просто смотрела в потолок и ждала. Или укачивала себя, мотая головкой из стороны в сторону.

Она никому не была здесь нужна. И только бабушка Вера, когда были силы, выходила с ней погулять во двор. Или брала к себе домой и пела колыбельные. А когда Любочке был год, подарила ей хорошенького плюшевого мишку. И он надолго станет её верным другом, которому можно все рассказать, уткнуться в него лицом, как, наверное, утыкаются дети в мамину грудь, и заснуть.

Но скоро бабушка Вера умерла. И Люба с мишкой остались одни. Не считая Нинки, конечно.

***

Люба росла, Нина старела. Кавалеров, даже вечно пьяных, становилось меньше. И все чаще она била дочь. Страшно, жестоко – за всё. Вымещая на ней злость за свою неудавшуюся жизнь.

Она била её за разбросанные по квартире бычки и бутылки. За то, что та хотела есть. И кормила и вообще что-то для неё делала только потому, что к ней уже приходила опека. Нина не боялась её потерять, нет. Просто ей как матери-одиночке за Любу копейки, но платили. Била за то, что Люба приходила домой в грязном, разорванном платье. А когда та пыталась объяснить, что её толкнул мальчик во дворе, со злостью говорила:

– Правильно сделал! Не можешь даже за себя постоять!

Любочка правда не могла за себя постоять. А дети ее не любили и смеялись над ней.

– Смотрите, хромая! – кричали они ей в след.

– Страхолюдина!

– Дочь алкашки!

Чуть повзрослев, она уже не обращала на них внимания. Садилась где -нибудь в стороне, под кустом или на лавочке со своим мишкой и что-то ему рассказывала.

А когда была помладше, хотела подружиться, подходила и приветливо улыбалась своими изуродованными губами.

Они тыкали в неё пальцем, ставили подножки. Люба падала, по привычке закрывала голову руками, как делала, когда её била мать, и лепетала сквозь слезы:

– Пожалуйста, не надо!

Потом она так же будет бояться за своих братишек и закрывать их собой от других детей.

***

Удивительно, но в этом аду Люба росла очень хорошей, доброй девочкой. Как будто оправдывая своё имя.

Она старалась угодить Нинке. Как могла, наводила порядок. Накрывала её одеялом, когда та, пьяная, засыпала на полу. И это были самые счастливые минуты в её жизни. Она расчёсывала спутанные, грязные материны волосы и приговаривала: «Ты красивая», – то, что ей самой никто никогда не говорил. Может быть, бабушка Вера, но Люба этого не помнила.

Не видя от матери ласки, она, когда та валялась «бездыханной», ложилась рядом, брала ее руку и обнимала ею себя. И представляла, что мама сама это делает и шепчет ласково: «Доченька, солнышко, я люблю тебя!» Так всегда говорит соседка с пятого этажа тётя Ира своей маленькой Наташе. Иногда она так и засыпала рядом с Нинкой, прижав к себе мишку. А потом наступало утро, и Люба просыпалась от грубого толчка в бок и хриплого: «Воды принеси!»

Иногда, правда, Нинка была с Любой помягче. После первых двух-трех стаканов. Тогда она звала её, брала за плечи, смотрела на неё мутным взглядом и говорила: «Что ж ты у меня такая страшная!» И могла заплакать пьяными слезами.

Однажды Люба увидела, как кто-то из детей подарил своей маме букетик полевых цветов. И та расцвела, обняла, начала целовать белобрысую макушку.

– Если я подарю маме цветы, она тоже, наверное, обрадуется, – подумала девочка, – ведь ей никто никогда не дарил.

Любочка нарвала букет ромашек. Они ей очень нравились – светлые, приветливые, солнечные.

Похожие на бабушку Веру – круглолицую, ласковую и всегда в белом платочке. Такой она изредка смутно всплывала в её детской памяти.

Дома злая с похмелья Нинка отхлестала её этими ромашками по лицу. Из носа у Любы пошла кровь.

– Бутылки пойди лучше сдай, денег нет, а этот веник выброси, – крикнула ей вслед мать и вытолкала за дверь.

Кто-то из соседей, увидев девочку с окровавленным лицом, вызвал милицию. И на этот раз Любу забрали. Ей было шесть лет.

Когда её увозили, она вела себя тихо и даже не плакала. А под курточкой, чтобы никто не видел, прижимала к себе своего плюшевого мишку.

Только тогда, поняв, что произошло, Нина запричитала. Может, из-за тех копеек, которые ей платили. А, может, правда, шевельнулось в ней, наконец, что-то человеческое. Ведь кроме Любочки, её саму никто и никогда не любил.

***

Люба оказалась в детском доме – старом и обшарпанном. Но по сравнению с её квартирой он показался ей чуть ли не дворцом.

Её старую грязную одежду выбросили. Помыли, причесали. Дали чистое. Люба с удивлением гладила подол своего нового платья и не верила, что это для неё.

У неё хотели отобрать мишку – может, зараза какая на нем. Но Люба так плакала, что какая-то женщина попросила:

– Не надо, оставьте, я его постираю.

И погладила девочку по голове. Та сначала пыталась закрыться руками, боялась, что её ударят, но женщина ласково сказала:

– Не бойся, тебя никто не обидит. Тебя как зовут?

Так Люба познакомилась с Мариной.

Марина работала здесь воспитателем. Она очень отличалась от остальных сотрудников детдома какой-то трогательной сентиментальностью.

Она смотрела на всех этих деток, еле сдерживала слезы и хотела всех обнять.

Нет, другие не были злыми. Они тоже были хорошими людьми, но со временем привыкли к детскому горю. И просто делали свою работу.

А Марина привыкнуть не могла.

***

Странно звучит, но Любе нравилось в детском доме. Её почти не били, там были такие же несчастные дети, которым в жизни не повезло. Иногда они, конечно, дрались между собой, порой доставалось и ей. И как и раньше, она закрывала голову руками и просила:

– Пожалуйста, не надо!

По сравнению с домом, её хорошо кормили. С ней занимались, играли . У неё была чистая кровать и игрушки. Но больше всех она любила своего мишку. И часто сидела с ним одна в уголке.

Скучала ли она по матери? Может, да, а может, и нет. Она спрашивала о ней первое время, а потом перестала.

Люба очень привязалась к Марине. Она часто вспоминала, как та первый раз погладила её по голове. Марина всегда гладила её при встрече, разговаривала с ней, но тот, первый раз, был самым удивительным.

А Марине было жалко Любочку. Со временем она заметила, что все чаще думает об этой напуганной хромой девочке с заячьей губой.

***

Как-то за ужином Марина рассказала о Любочке своему мужу Илье.

– Может, заберём? – неожиданно для себя самой спросила она.

– Мариночка, я понимаю, жалко. Но всех же не возьмёшь.

А потом Марина забеременела. Двойней. Ей все тяжелее становилось работать, она много времени проводила на больничном, и они с Любой виделись все реже.

В последний вечер перед декретным отпуском она зашла к девочке попрощаться.

– Ну все, Любочка, ухожу. Расти большая, будь хорошей девочкой… – она замолчала, не зная, что ещё сказать. – Я… Я люблю тебя…

– Пожалуйста, не уходи, – шептала ей в след Люба. – Мама…

А когда Маринины шаги затихли, отвернулась к стене и уткнулась мокрым лицом в своего мишку.

Потом она часто так лежала и плакала.

***

А у Марины родились мальчики – прямо накануне Петра и Павла. И назвали их в честь апостолов. Счастью родителей не было предела. И Марина все реже думала о Любочке.

Но однажды, гуляя с коляской, они оказались у детского дома.

– Мама! – Раздался вдруг знакомый голос.

Марина обернулась. Из-за забора на неё смотрела Люба. И по щекам у неё текли слезы.

Илья положил Марине руку на плечо. Они всё решили.

Так у Любы появилась семья.

Конечно, сначала было непросто, особенно Илье. Ведь чужой человек в доме. Свои ещё маленькие совсем. И постоянная суета.. Они только переехали на новую квартиру.

Но Люба была редким ребёнком, удивительным. Она действительно была ЛЮБОВЬЮ.

Она не верила в своё счастье и, казалось, была готова сделать всё, чтобы доказать новым родителям, что она его достойна.

Она быстро научилась обращаться с братишками и возилась с ними днями напролёт. А они радостно ей улыбались и тянулись на руки. Малыши не видели ни её заячьей губы, ни короткой ноги. Они видели прекрасную старшую сестрёнку, которая их очень любит.

Люба помогала Марине убирать квартиру и попросила научить её готовить. И однажды с гордостью поставила перед папой (ей так нравилось это новое слово – «папа») свой первый приготовленный для него обед – куриный суп. Пересоленный, правда. Но Илья героически съел и очень хвалил.

Они много гуляли и как-то набрели на поляну с ромашками.

– Я так люблю ромашки, – сказала Марина. – Любочка, собери мне букетик.

Девочка нарвала охапку цветов, и Марина обняла её и поцеловала в макушку. Так, как она мечтала когда-то, чтобы сделала Нина.

***

Они стали ходить все вместе в ближайший храм, к отцу Евгению. Там Люба впервые исповедовалась и причастилась. Что она говорила о себе батюшке – неизвестно. Но потом он сказал Илье с Мариной:

– У вас удивительная девочка. Берегите её.

Вечерами Марина читала ей книги. Часто о Боге, о святых. Любе очень нравилось слушать о Христе.

И однажды она спросила:

– А можно я и за маму Нину буду молиться?

– Конечно, можно.

Укладывая спать, Марина обнимала её. Люба с улыбкой засыпала и сквозь сон слышала ласковое:

«Доченька! Я люблю тебя!»

***

Так прошло три года.

Люба ходила в школу. Сначала кто-то над ней смеялся, но потом все привыкли и перестали обращать внимание.

Она не стремилась общаться с другими детьми. Хотя была всегда приветлива и ни разу никого не обидела.

Ей больше нравилось дома, где её все любили. Где её никто никогда не обругал, не ударил и называли красавицей. Она грелась в этой любви, которой так мало видела в жизни. И сама любила – чисто, преданно, благодарно.

Ещё она любила храм и отца Евгения. Она помогала на подворье, ухаживала за цветами, о чем-то говорила с батюшкой. И подолгу стояла перед иконами – что-то шептала…

А потом Люба заболела. Наверное, прошлая жизнь сказалась, и надорвался маленький организм. Она сгорела от лейкоза буквально за полгода. Родители продали машину, квартиру, переехали к родителям, но врачи не смогли ничего сделать.

Люба умерла в больнице. Незадолго до этого отец Евгений её причастил. Она держала за руки Илью и Марину, которых чудом к ней пустили, и слабо улыбалась. С этой улыбкой она и заснула навсегда.
Тихо ушла из неё её чистая детская душа, только в конце отдохнувшая и узнавшая, что такое тепло…

А рядом лежал её плюшевый мишка…

Когда через несколько дней после похорон Марина найдет в себе силы разобрать Любочкины вещи, под подушкой у неё она увидит записку:

«Молитесь, пожалуйста, за маму Нину. И спасибо вам за любовь!»

Елена Кучеренко

НЕ ОТРЕКАЮТСЯ, ЛЮБЯ… ОЧЕНЬ СИЛЬНЫЙ РАССКАЗ! ДО СЛЁЗ!

Было ничем не примечательное утро в самой обычной поликлинике. Человек довольно преклонных лет пришел к врачу снять швы с пальца руки. Было заметно, что он очень волнуется и куда-то торопится. Спросив, когда будет врач, мужчина дрожащим голосом сообщил, что к 9 часам его ждет очень важное дело. А уже 8-30.

Я понимающе ответил, что все врачи заняты, и смогут уделить ему внимание не ранее, чем через час. Однако, заметив неимоверную печаль в его глазах и некую растерянность в движениях, когда он то и дело поглядывал на часы, под сердцем у меня что-то екнуло. Пациентов на прием ко мне не было, и я решил сам заняться раной этого человека. Меня обрадовало, что ранка хорошо затянута, а, значит, не возникнет никаких проблем, если швы снять сейчас. Посоветовавшись с коллегой, я занялся пациентом.

Мне почему-то хотелось с ним поговорить, и я первым завел разговор:
– Вы так торопитесь. Должно быть, у вас назначен прием еще к одному специалисту?
– В 9 часов мне нужно покормить больную жену. Она сейчас в больнице. Из врачебного любопытства, я спросил, что с его женой. Мужчина ответил, что у нее болезнь Альцгеймера.

Я успел сделать необходимые процедуры, пока мы беседовали, на что, естественно, потребовалось время. Мне показалось, что к 9 часам мой пациент может не успеть в больницу к жене. Я поинтересовался, будет ли та волноваться, если он опоздает. Мужчина печально покивал головой:
– Нет, волноваться она не будет. Моя жена не узнает меня последние пять лет. И даже не помнит, кем я приходился ей по жизни.
Я удивленно воскликнул:
– И, несмотря на это, вы все равно каждое утро к 9 спешите в больницу к человеку, уже не знающему вас?
Тогда он ласково потрепал меня по плечу и, улыбнувшись, по-отечески ответил:
– Да, к сожалению, она не знает кто я. Зато я помню, кто она. С ней я был счастлив всю свою жизнь.

Я подошел к окну и долго смотрел вслед уходящему пожилому пациенту. И только когда постучали в дверь, понял, что плачу. Мой утренний пациент сказал, что был счастлив. Да и она, та женщина, тоже счастливая, имея такого мужа.

Не страсть или романтика, а истинная любовь, способная понять, простить и принять – вот то, что непреходяще. Мы уйдем. А она останется, поселившись в чьем-то сердце.

БУЛОЧНИК И НИЩИЕ.

Есть история об одном богатом булочнике, который попросил привести к нему детей из самых нищих семей в городке. Когда дети собрались, он сказал им:

– В этой корзине лежит по буханке хлеба на каждого из вас. Возьмите каждый по одной, а завтра приходите опять, и я опять дам вам хлеба.

Моментально вокруг корзинки завязалась едва ли не драка. Каждый старался захватить буханку больше. Расхватав хлеб, дети разбежались, даже не поблагодарив в спешке булочника.

И только маленькая, совсем плохо одетая девочка тихо стояла в стороне и ждала, когда все разойдутся. Потом она подошла, взяла оставшуюся на дне самую маленькую буханку, поцеловала руку булочнику и пошла домой. На следующий день всё повторилось снова, как вчера.

Но когда дома мать девочки стала резать хлеб, внутри буханки оказались серебряные монеты. Девочка принесла эти деньги назад булочнику, но тот сказал:

– Нет, дитя мое, это не случайность. Я специально положил их в самую маленькую буханку, чтобы наградить тебя.

ВОТ ЧТО ЗНАЧИТ ЛЮБИТЬ!

За несколько лет до второй мировой войны жила одна замечательная супружеская пара. Они очень любили друг друга. Муж при каждом возможном случае старался выразить жене свою любовь. А она была красива, чувствительна и обладала хрупким здоровьем.

Но вот началась война, и муж должен был отправиться на фронт. Там ему пришлось пройти через много тяжелых испытаний, но каждый раз он чудом оставался в живых. И каждый день молил Бога помочь ему выжить, чтобы вернуться домой, к жене, которую так любил. Мысль о том, что он снова обнимет ее, согревала ему душу и помогала переносить голод, холод и раны.

Когда война кончилась, он, счастливый как никогда, мчался домой, как на крыльях. Вот уже виднеется село, и навстречу ему идет друг! Когда радость от того, что они увидели друг друга живыми и невредимыми, улеглась, друг принялся утешать его, говоря о каком-то испытании, выпавшем ему.

– О каком ты испытании говоришь? – спрашивает муж с замиранием сердца.

– Да ты что, ничего не знаешь? Твоя жена была тяжело больна. Выжить она, конечно, выжила, но только лицо у нее теперь обезображено, – сочувствующе ответил друг.

Муж, как подкошенный, опустился на землю и горько заплакал.

И вот под вечер подходит он к своему дому. Жена, увидев его, не может нарадоваться и всё благодарит Бога за чудо, что он вернулся домой живым! А потом они садятся за стол… и она вдруг понимает, что ее муж, такой любимый, лишился на войне зрения! Думая, что он ослеп вследствие ранения, она не стала ни о чем спрашивать его, чтобы не причинять ему лишних страданий. Стала по-прежнему заботиться о нем, как подобает любящей жене, и они счастливо пожили еще 15 лет.

Потом, после этих 15 лет полного счастья, но и тайных страданий тоже, поскольку она была неизлечимо больна, жена предала Богу душу. А любящий муж закрыл ей глаза… и открыл свои! Все эти годы он притворялся слепым, чтобы не умножать ее страданий».

Вот что значит любить! Сделаться слепым, чтобы не ранить другого.

Нам зачастую тоже было бы лучше закрывать глаза, потому что наш взгляд бывает гораздо тяжелее, чем мы думаем, и тому, на кого мы смотрим, может стать еще хуже от этого укоряющего взгляда. Многие люди лишаются сил для борьбы с собой или с испытаниями, через которые проходят, лишь оттого, что мы посмотрели на них не так, как следовало бы! Из-за нас их жизнь может стать еще тяжелее, ведь мы не видим, как у них болит душа, сокрытая в этом теле-инвалиде, или прикрытая уродством, или какой-нибудь некрасивостью, или пороком, взявшим над ними власть, или депрессией, с которой они борются…

Но чтобы закрыть глаза на это, надо любить! Мы не можем перестать видеть чужое безобразие, когда в нас есть равнодушие, или глупость, или желание маргинализировать человека, но только когда мы проявляем чуткость, деликатность и великодушие.

Нужна ли любовь, чтобы вести себя просто и естественно? Очевидно, да! Нужно любить, чтобы не дать другому почувствовать себя оскорбленным или упрекаемым. Чтобы мы не стали причиной, по которой он страдает, но, напротив, помогали ему, утоляли, насколько можем, его боль.

Не это ли делает Христос в нашей жизни? Мне кажется, Он смотрит на нас закрытыми глазами, ведь иначе мы не смогли бы даже взглянуть на Него, ощущая себя такими виноватыми перед Ним.

А еще я подумал: как же редко мы слышим в наши дни о случаях, подобных этому! Любовь теперь как будто охладела, у нас как будто больше нет сил любить, или, может, мы просто стали слишком эгоистичными?

Раньше отношения между любящими были гораздо долговечнее, красивее, счастливее. Раньше существовали красота и священная любовь двоих. Один простой жест, маленький цветок, один взгляд уже становились источником радости, трепета сердца и счастливых слез. А теперь… Только и слышишь, что о расставаниях и печали. Скандалах и обвинениях.

Все на кого-то жалуются. Все кого-то обвиняют. Очень мало тех, кто брал бы вину и ответственность за расставание на себя. Может, мы больше не можем любить? Больше не можем прощать? Для нас больше не имеет никакого значения любовь? Или мы просто так порабощены любовью к себе, что ближний становится для нас обузой?

Все мы знаем – чтобы отношения, семейная жизнь ладились, надо, чтобы один приумножал своей любовью счастье и красоту жизни другого. Издавна известно, что «любовь – это костер, но он горит, когда подбрасываешь дров», и тогда можно любить непрестанно.

Ни в одной из книг не написано и никто не сказал, будто любить значит только испытывать счастье, нет, любить – значит желать добра и счастья другому. Это значит – отказаться от своего эгоизма и гордости, смириться, чтобы царил мир, молиться в уповании, довольствоваться тем малым, которое у тебя есть, и благодарить за него, быть счастливым, видя, что счастлив другой, и жить возвышающе…

Любить – в этом мудрость жизни. Любить – значит иметь мудрое сердце. Любить – значит владеть наукой, которая исцеляет, а не умерщвляет, утешает, а не уничтожает!

Может, читающие эти строки придерживаются иного мнения, думают, что мне не подобает писать о любовных отношениях, я ведь не знаю, «как это тяжело». Возможно, они и правы, но только, как и всякий священник, я страдаю гораздо больше, чем вы можете себе представить, когда вижу сердце истерзанное, слезы на прекрасном лице другого. А любви ведь так тяжело видеть это…

Архимандрит Силуан (Висан)

БОГ К ЛЕНТЯЯМ НЕ ПРИХОДИТ!

Один знакомый мне священник рассказал эту анекдотичную историю. Приходит к нему женщина и говорит:
– Батюшка, у меня кран течет, помолитесь.
Он отвечает:
– А чего тут молиться, тут нужно… Муж есть?
– Я вдова.
– Нужно сантехника вызвать, мы вам можем помочь деньгами. Ну какая молитва тут над краном? Нужно, чтобы пришел сантехник и исправил, отремонтировал этот кран!


Анекдот, да и только. Но на самом деле не такой уж анекдот. Это, знаете ли, такое типичное явление – попытки решать одни вопросы с помощью влияния из другой сферы. Вот об этом я и хотел сказать несколько слов.

Человек – многоликое существо. У него есть невидимое и видимое, нетленное и тленное, вечное и временное. Есть в нем и скотоподобное, и богоподобное. Вот такая жуткая смесь рождает ту странность, с которой мы смотрим сами на себя и друг на друга. Если глубже вникать, то мы найдем в человеке три части, а именно дух, душу и тело. Апостол Павел говорит: ваш дух, и душа, и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа (1 Фес. 5:23). Ну телесное – это понятно. А душевное и духовное? Как их разделить?

Духовное – это то, что рвет нас к Небу, то, что заставляет нас прощать, терпеть, смиряться, молиться, любить и преодолевать себя. А вот душевное – это то, что не заставляет нас преодолевать себя, оно призвано больше ублажать себя. Это попеть, почитать, поплясать, одеться, покушать, разнообразить свой быт, эстетически оформить интерьер своего дома. Это душевное. Это не животное, это не телесное, а душевное, но не духовное.

Ошибаются те, кто называет духовными проявлениями человека, например, посещение театра, любовь к оперному пению… Это не духовные вещи, они к Небу нас не тянут и лучше нас не делают. Они утончают душевное восприятие, помогают задуматься иногда о чем-то, дают пищу для размышлений, где-то подталкивают человека к чему-то, к решению каких-то вопросов, но ответы на эти вопросы находятся как раз в сфере духовного, а не душевного. Так вот, мы, люди, будучи троякими (духовно-душевно-телесными), постоянно путаем, какие болезни чем лечить.

Вот пример из психиатрии, когда всех людей, которые имели какие-то психические отклонения, лечили таблетками, электрошоком, различными зондами и т. д. Это теперь мы знаем, что есть проблемы психосоматические, то есть телесные болезни, отразившиеся на психике. А есть вещи абсолютно телесного измерения. Раньше этого не понимали, а еще раньше не понимали другого и всех психически больных считали бесноватыми – раз он ненормальный, значит, в нем бес. Надо надеть ему на шею цепь и привязать к стенке, затем читать по нему Псалтирь. Это вторая крайность.

Вот сегодня мы немножко поумнели и понимаем, что это разные вещи. А вот лечить несвойственным лекарством болезнь из другой сферы – это очень опасно, неприятно, глупо и досадно. Если вернуться к примеру, когда женщина хотела, чтобы батюшка молился над ее текущим краном, то мы тоже так часто поступаем.

Вы знаете, человеку нужно свою часть работы сделать, а потом ждать милости от Бога, но не раньше. Свое сделай, а потом жди милости. Если ты свое не сделал, а милости уже ждешь, то даром ты ее ждешь, Бог к лентяям не приходит.

Суворов, например, молился перед боем, перед какой-либо важной битвой, такой, что у него там сил было раз в пять меньше, чем у противника. При этом он не ранее на молитву становился, нежели все войска осмотрит. Сначала всем даст конкретную задачу, всех научит, всех подбодрит, все, что нужно, спросит, проверит, сух ли порох, наточен ли штык, хорошо ли укреплены флеши. Только после этого, за пятнадцать минут до боя, он уходил в свою палаточную церковь, становился на колени и усердно молился Богу – Дарователю побед – о ниспослании победы, но не прежде того.

То есть ты свое сделай, а потом уже жди милости от Бога. Мы же поступаем иначе, мы пренебрегаем душевным и сразу рвемся в духовное. Мы и телесным пренебрегаем, а сразу рвемся в духовное.

Взять, к примеру, воспитание детей. Мы молимся. Сколько наших бедных мамочек стоят на коленках перед Богом, и дома, и в церкви молятся. А ведь воспитание – это же не только духовный процесс, это процесс духовно-телесно-душевный. Нужно общаться с детьми, разговаривать с ними. Нужно, чтобы они выговаривали свое сердечное тебе, а ты давала им с высоты своего житейского опыта мудрые, тихие и кроткие советы.

Это касается и супружеской жизни. Что толку, например, жене молиться о муже или мужу о жене, если рвутся отношения, и рвутся серьезно, так страшно рвутся, раскалываются?! Что толку молиться тогда, когда многие вещи до этого не сделаны? Получается, люди долгое время не общались, у него свои интересы, у нее свои, у нее свои мухи в котлетах, у него свои. Они как-то охладели, разошлись далеко, а когда разрыв вдруг обозначился, стало страшно, тогда стали молиться. А нужно еще до того как молиться, многие вещи сделать.

Потому что Бог вместо нас эти вещи делать не будет, братья и сестры, это очень важно понять. Он всесилен, но не насилен, Он делает все, что в Его власти, что Он захочет, но только то, что не нарушает нашей свободы. Поэтому мы должны с вами краны ремонтировать сами, дороги мостить сами, бордюры красить сами и многое другое делать сами, и в отношениях между людьми мы должны делать сами многое.

Лишь когда мы сами сделали все, что могли, только потом можем сказать: «Все, Господи, дальше я уже не могу, дальше уже Твое дело, потому что это уже не в моей власти!» – вот тогда молись Богу, и Бог добавит тебе, покроет крышей построенный дом, закончит то, что ты начал. И это будет правильно.

В нашем народе есть прекрасная мудрая пословица: «Береженого Бог бережет». Это не значит, что надо лезть напропалую, очертя голову, перекрестившись, куда попало, нет. Ты берегись, и береженого Бог сбережет. Есть много других подобных пословиц, скажем: «На Бога надейся и сам не плошай». То есть ты делай, а Господь поможет.

Мне кажется это очень важным, потому что мы делимся на два лагеря, противоположных друг другу. Есть одни очень активные люди, которые никогда не молятся. Они думают: «Это мои мозги, мои деньги, мои связи сделали это». Как царь Навуходоносор ходил по палатам своего дворца и говорил: «Я сделал это!» Господь наказал его за гордость – он упал на коленки и ел солому, как вол, и три года не разговаривал. Я бы поостерег людей, которые думают: «Я это сделал!» Вот такие слишком активные, не молящиеся Богу люди – это первая крайность: «Это мое, это я сделал…» Это очень страшное, опасное состояние.

Существует и другая крайность. Есть такие богомольцы, считающие: «Я помолюсь, и яичница сама изжарится. Я буду молиться, значит, будет то-то, то-то и то-то». Это обидная вторая крайность, тем более опасная, что такому богомольцу можно еще и веру потерять: если вдруг его планы с Божиими планами не совпадут, то он начнет обижаться на Господа. «Я так молился, а Господь не дал мне того, что я просил!» Начнет такой человек обижаться и от веры отпадет. Такие случаи бывают во множестве.

Рассказывал мне один благочестивый человек про женщину, которая в советские годы пела в хоре, на старости лет заболела раком и обиделась на Бога. Мол, как это так? Я всю жизнь молилась… Она прямо так и говорила: «Я всю жизнь была такая хорошая, только мужа своего знала, в церкви работала. Это за что мне рак теперь?» И вы знаете, умерла она без молитвы, без сознательного ухода в вечность на встречу с воскресшим Господом Иисусом. Какая-то гордость в ней, как гниль, затаилась и потом пробилась, прорвала ее на старости лет, невинного, святого человека, казалось бы.

Так что, дорогие христиане, надо разбираться в нашей жизни, знаете ли. Надо делать, как говорила черепаха Тортилла. Помните: «Драться нужно? Так дерись… Строить надо? Строй! Болеешь? Так лечись! Терпеть надо? Терпи!» Ты дело свое делай и не думай, что Бог за тебя все сделает. Он нам дал много задач.

У Лескова есть интересный рассказ, где генерал приходит для инспекции в кавалерийскую часть, а там фураж плохой у лошадей. Он говорит:
– Почему фураж плохой?

– Да вот… интенданты не поспешили, – отвечает лейтенант, – эти не подвезли да вот те…

– Сейчас начнете валить, – ответил генерал, – интенданты на прапорщиков, прапорщики на командиров, командиры на Господа Бога! А Господь Бог вам не конюх, чтобы фуражом заниматься!

Так, несколько дерзко сказано, по-военному, но очень правильно, братья и сестры. Потому что все, что вокруг нас, Бог нам подарил под нашу ответственность, и если что-нибудь ломается, течет, гниет, валится, хлюпает, чавкает, не едет… Это мы виноваты, и нужно закатать рукава, а потом уже молиться. А мы этого часто не понимаем и поэтому страдаем. Надо это понять и исправляться, вразумляться. И дай нам Бог, чтобы мы пожили еще хоть немножко, чтобы хоть чему-то доброму научиться!

Протоиерей Андрей Ткачёв